Назначенный товарищем к Столыпину против желания Столыпина, но зато по личному выбору императора, генерал Курлов широко жил на казенные деньги. «Пятаков не жалко!» – любимая его фраза. В верхах давно поговаривали, что Курлов станет министром внутренних дел. Заранее, дабы выявить свой «талант» борца с революцией, он искусственно создавал громкие дели с эффективными ликвидациями подпольных типографий, со стрельбой и взрывами в темных, закрученных винтом переулках… Оба они, и Курлов и Столыпин, предчувствовали, что им, как двум упрямым баранам, еще предстоит пободаться при встрече на узенькой дорожке, перекинутой через бурную речку. Сегодня Курлов принес из Цензурного комитета жалобу писателей на притеснения – Столыпин отшвырнул ее со словами: «Книги люблю, но литературу ненавижу!» Курлов ему напомнил, что цензура ведь тоже находится в ведении МВД.

– В моем ведении, – отвечал Столыпин, – числится и ассенизационный обоз Петербурга с его окрестностями, однако я за все эти годы еще ни разу не вмешался в порядок его работы…

Сазонову, как родственнику, он горько жаловался:

– Нас, правых, били. Не давали встать и снова били. И уже так избили, что мы, правые, будем валяться и дальше…

* * *

Весна 1911 года прошла для него под знаком нарушения равновесия, словно он попал на гигантские качели. Никогда еще не были так заняты телефонистки столичного коммутатора. То и дело люди звонили друг другу, сообщая с радостью:

– Столыпин пал, его заменяют Коковцевым…

В витрине магазина Дациаро был выставлен громадный портрет Коковцева с надписью «НОВЫЙ ПРЕДСЕДАТЕЛЬ СОВЕТА МИНИСТРОВ». Коковцев с большим трудом дозвонился до премьера.

– Поверьте, что я к этой шумихе не имею…

– Да о чем вы! – перебил его Столыпин. – Я и сам знаю, что вы не станете выставлять своей парсуны у Дациаро, в этом деле опять видна чья-то нечистая сила… Вот она и крутит нами!

Портрет с витрины убрали. Сразу возник слух, будто Столыпин взял отставку обратно, а царь даже плакал, умоляя премьера не покидать его. И опять вовсю трезвонили телефоны:

– Наш Бисмарк повис на ниточке. Его величество обещал ему титул графа, и на этом наш барин Пьер успокоился…

Курлов доложил, что в ресторанах пьют за падение «диктатуры» и звучат тосты за «новую эру ослабления режима».

– А чего удивляться? – отвечал Столыпин. – Нет такого политического деятеля, уходу которого бы не радовались.

– Вы… уходите? – расцвел Курлов.

Столыпин показал ему белые дворянские клыки:

– Сейчас я силен, как никогда. Вся эта свистопляска вокруг моей отставки напоминает мне афоризм одного фельдфебеля, который поучал новобранцев: «Сапоги следует чистить с вечера, чтобы утром надевать их на свежую голову!»

Он был бы крайне удивлен, узнай только, что Гучков, смотревший на него влюбленными глазами, говорил: «Столыпин уже мертв. Как это ни странно, но человек, в котором привыкли видеть врага общества, в глазах реакции представляется опасным…» Суворинская пресса вещала: «Мы все ждем появления великих людей. Если данная знаменитость получила величие в аванс и вовремя не погасила его, общество этого не прощает». Берлинские газеты высказывали почти такую же мысль, какую проводил и нижегородский губернатор Хвостов: «Он (Столыпин) сделал все для подавления минувшей революции, но сделал очень мало для предотвращения революции будущей…»

Неожиданно к премьеру нагрянул Белецкий.

– Вот ваша апробация о «сокращении мерзавца» Манасевича-Мануйлова. Между тем этот мерзавец на днях зашел ко мне, и мы с большим удовольствием с ним побеседовали.

– Курлов с удовольствием, ты, Степан, с удовольствием, один лишь я давно не имею никакого удовольствия!

– Поверьте, что это жулье – вроде полицейского архива. Он наизусть шпарит массу адресов даже за границей, кличек, «малин» и прочее. Я тоже за всепрощение Манасевича-Мануйлова.

– Смешно! – сказал Столыпин без тени улыбки на бледном лице. – С революционерами проще: попался – вешаем! А вот со своим братом-провокатором не разобраться. Копнешь такого, будто бабкину перину, а оттуда – клопы, клопы, клопы… И если верить тебе и Курлову, то каждый такой клоп – на вес золота!

– В нашем деле провокатор тоже нужен.

– Ну, ладно. Допускаю, что нужен. Но вот у меня под носом валяются какой уже месяц жалобы потерпевших от Манасевича – Шапиро, Якобсон, Беспрозванный, Минц…

– А чего их жалеть? – логично рассудил Степан. – Честные люди не таскались на прием к Манасевичу. Жулик обштопал жуликов! Я думаю, тут все ясно… Нам нужен агент. Хороший агент.

– Мне, дворянину, не пристало пачкать руки об это сокровище вашей веры, – сказал Столыпин и воспроизвел библейский жест Пилата, омывающего руки.

– Так черкните резолюцию: «сократить мерзавца!»

– Нет, пусть останется… для историков будущего. Говорите, что подлец вам нужен? Хорошо. Я не возражаю. Я скоро уйду. А вы с Курловым обнимайтесь с ним и целуйтесь…

* * *

Манасевич сказал Надежде Доренговской:

– Вся жизнь – театр, а гастроли продолжаются. Не знаю, что будет дальше, но самое главное – не терять хладнокровия.

Курлов предложил ему службу за двенадцать тысяч в год.

– Павел Григорьич, мне и на леденцы не хватит!

– А больше не можем. У нас не бездонная бочка.

– Пятаков пожалели? – обиделся Ванечка…

Он забежал в МВД с другой стороны – к Степану Белецкому, в котором угадывал будущего великого инквизитора, и согласился быть его информатором за очень скромные чаевые.

– Но у меня так, – сказал «сын народа». – Если что замечу, пришибу насмерть. Нужна полная солидарность! Понял?

– Пришибайте. Солидарность будет.

– Утоплю! Даже галоши не всплывут.

– А вы мне нравитесь, – сказал Ванечка. – Заранее предрекаю, что вы станете министром внутренних дел. И очень скоро!..

Сейчас он неплохо зарабатывал на Распутине, и статьи Маски заставляли Гришку скоблиться, как солдата перед баней. В книге «Русский Рокамболь» об этом казусе писано: «Распутин был далеко не дурак и не всегда мстил своим врагам. Когда было нужно, он умел их приваживать, а такой человек, как Мануйлов, конечно, давно ему был необходим!» Скоро они совершенно случайно встретились в распивочной на Садовой. Распутин был наряден, богат, выглядел хорошо, двигался как на пружинах.

– Сволочь ты, – с глубоким уважением сказал он.

– От кого слышу-то! – отвечал Ванечка без уважения.

Распутин охотно присел к нему за столик.

– Хам с тобой! Водку пьешь?

Стали пить водку. Гришка с надрывом спрашивал: